Неточные совпадения
Вполголоса, растягивая гласные, она
начала читать стихи; читала напряженно, делая неожиданные паузы и дирижируя обнаженной до локтя рукой. Стихи были очень музыкальны, но неуловимого смысла; они говорили о девах с золотыми повязками на глазах, о трех слепых сестрах. Лишь
в двух
строках...
В конверте — пять листиков тесно исписанной толстой бумаги: некоторые
строки и фразы густо зачеркнуты, некоторые написаны поперек линеек. Он не скоро нашел
начало послания.
Он походит, походит по комнате, потом ляжет и смотрит
в потолок; возьмет книгу с этажерки, пробежит несколько
строк глазами, зевнет и
начнет барабанить пальцами по столу.
Отец мой обыкновенно писал мне несколько
строк раз
в неделю, он не ускорил ни одним днем ответа и не отдалил его, даже
начало письма было как всегда.
Влияние Грановского на университет и на все молодое поколение было огромно и пережило его; длинную светлую полосу оставил он по себе. Я с особенным умилением смотрю на книги, посвященные его памяти бывшими его студентами, на горячие, восторженные
строки об нем
в их предисловиях,
в журнальных статьях, на это юношески прекрасное желание новый труд свой примкнуть к дружеской тени, коснуться,
начиная речь, до его гроба, считать от него свою умственную генеалогию.
Или сами (или кто-нибудь четко пишущий) перепишите мне с пробелами один экземпляр для могущих быть дополнений, только, пожалуйста, без ошибок. Мне уже наскучила корректура над собственноручным своим изданием. Когда буду
в Москве, на первом листе напишу несколько
строк; велите переплетчику
в начале вашей книги прибавить лист… [Лист — для посвящения Е. И. Якушкину Записок о Пушкине (вопроизведен здесь автотипически, стр. 40).]
Видно только было, что горячее чувство, заставившее его схватить перо и написать первые, задушевные
строки, быстро, после этих первых
строк, переродилось
в другое: старик
начинал укорять дочь, яркими красками описывал ей ее преступление, с негодованием напоминал ей о ее упорстве, упрекал
в бесчувственности,
в том, что она ни разу, может быть, и не подумала, что сделала с отцом и матерью.
Вернувшись к себе
в комнату, Санин нашел на столе письмо от Джеммы. Он мгновенно… испугался — и тотчас же обрадовался, чтобы поскорей замаскировать перед самим собою свой испуг. Оно состояло из нескольких
строк. Она радовалась благополучному «
началу дела», советовала ему быть терпеливым и прибавила, что все
в доме здоровы и заранее радуются его возвращению. Санин нашел это письмо довольно сухим — однако взял перо, бумагу… и все бросил. «Что писать?! Завтра сам вернусь… пора, пора!»
— Ни один народ, —
начал он, как бы читая по
строкам и
в то же время продолжая грозно смотреть на Ставрогина, — ни один народ еще не устраивался на
началах науки и разума; не было ни разу такого примера, разве на одну минуту, по глупости.
Стало темно и холодно, он закрыл окно, зажёг лампу и, не выпуская её из руки, сел за стол — с жёлтой страницы развёрнутой книги
в глаза бросилась
строка: «выговаривать гладко, а не ожесточать», занозой вошла
в мозг и не пускала к себе ничего более. Тогда он вынул из ящика стола свои тетради,
начал перелистывать их.
Я оборвал фразу и водрузил трубку на место. Это было внезапным мозговым отвращением к бесцельным словам, какие
начал я произносить по инерции. Что переменилось бы, узнай я, куда уехала Биче Сениэль? Итак, она продолжала свой путь, — наверное,
в духе безмятежного приказания жизни, как это было на набережной, — а я опустился
в кресло, внутренне застегнувшись и пытаясь увлечься книгой, по первым
строкам которой видел уже, что предстоит скука счетом из пятисот страниц.
… Одно письмо было с дороги, другое из Женевы. Оно оканчивалось следующими
строками: «Эта встреча, любезная маменька, этот разговор потрясли меня, — и я, как уже писал вначале, решился возвратиться и
начать службу по выборам. Завтра я еду отсюда, пробуду с месяц на берегах Рейна, оттуда — прямо
в Тауроген, не останавливаясь… Германия мне страшно надоела.
В Петербурге,
в Москве я только повидаюсь с знакомыми и тотчас к вам, милая матушка, к вам
в Белое Поле».
Она заахала, засуетилась и пошла ходить по всем комнатам, шурша своими юбками и шипя
в пульверизатор. А Орлов все был не
в духе; он, видимо, сдерживая себя, чтобы не сердиться громко, сидел за столом и быстро писал письмо. Написавши несколько
строк, он сердито фыркнул и порвал письмо, потом
начал снова писать.
Так, например,
в одном месте он выражается так: «Молодые люди, увлекаемые пылкостью нрава и подчиняясь тлетворным влияниям, целыми толпами устремляются
в бездну, а так как подобное устремление законами нашего отечества не допускается, то и видят сии несчастные младые свои существования подсеченными
в самом
начале (честное слово, я даже прослезился, читая эти
строки!).
Глаза Домны Осиповны, хоть все еще
в слезах, загорелись решимостью. Она подошла к своему письменному столу, взяла лист почтовой бумаги и
начала писать: «Мой дорогой Александр Иванович, вы меня еще любите, сегодня я убедилась
в этом, но разлюбите; забудьте меня, несчастную, я не стою больше вашей любви…» Написав эти
строки, Домна Осиповна остановилась. Падавшие обильно из глаз ее слезы мгновенно иссякли.
В этом отношении лучшая оценка «Былей и небылиц» сделана самим автором: «Когда
начинаю писать их, — говорит он, — обыкновенно мне кажется, что я короток умом и мыслями, а потом, слово к слову приставляя, мало-помалу
строки наполняю; иногда самому мне невдогад, как страница написана, и очутится на бумаге мысль кратко-длинная, да еще с таким хвостом, что умные люди
в ней изыскивают тонкомыслие, глубокомыслие, густомыслие и полномыслие; но, с позволения сказать, все сие
в собственных умах их, а не
в моих
строках кроется».
Пообедав наскоро, он сейчас же принимался за чтение, и если тут что-нибудь приходилось ему по душе, сильно углублялся
в это занятие и потом вдруг иногда вставал,
начинал взволнованными шагами ходить по комнате, ерошил себе волосы, размахивал руками и даже что-то такое декламировал и затем садился за свои гусли и
начинал наигрывать и подпевать самым жалобным басом известную чувствительную песню: «Среди долины ровныя» [Среди долины ровныя… — первая
строка песни на слова А.Ф.Мерзлякова (1778—1830).].
Вначале Егор Тимофеевич читал очень выразительно и хорошо, но потом стал развлекаться свечами, кисеей, венчиком на белом лбу мертвеца,
начал перескакивать со
строки на
строку и не заметил, как подошла монашенка и тихонько отобрала книгу. Отойдя немного
в сторону, склонив голову набок, он полюбовался покойником, как художник любуется своей картиной, потом похлопал по упрямо топорщившемуся сюртуку и успокоительно сказал Петрову...
Наконец, бьет восемь часов, и Державин
в досаде садится писать записку; я стоял недалеко от него и видел, как он перемарывал слова, вычеркивал целые
строки, рвал бумагу и
начинал писать снова.
Случай, устроивший странную судьбу мою, быть может, совершенно исключительный, но полоса смятений на Руси еще далеко не прошла: она, может быть, только едва
в начале, и к тому времени, когда эти
строки могут попасть
в руки молодой русской девушки, готовящейся быть подругой и матерью, для нее могут потребоваться иные жертвы, более серьезные и тягостные, чем моя скромная и безвестная жертва: такой девушке я хотела бы сказать два слова, ободряющие и укрепляющие силой моего примера.
Горданов
начинал с того, что он находится
в совершенно исключительных обстоятельствах для его чести и потому просит, как милосердия, прочесть его
строки.
— Здорово, Вася! —
начал он, садясь. — Я за тобой… Едем!
В Выборгской покушение на убийство,
строк на тридцать… Какая-то шельма резала и не дорезала. Резал бы уж на целых сто
строк, подлец! Часто, брат, я думаю и даже хочу об этом писать: если бы человечество было гуманно и знало, как нам жрать хочется, то оно вешалось бы, горело и судилось во сто раз чаще. Ба! Это что такое? — развел он руками, увидев веревку. — Уж не вешаться ли вздумал?
— Суть
в том… запятая… что некоторые, так сказать, основные формы… написали? — формы единственно обусловливаются самой сущностью тех
начал… запятая… которые находят
в них свое выражение и могут воплотиться только
в них… С новой
строки… Там, конечно, точка… Наиболее самостоятельности представляют… представляют… те формы, которые имеют не столько политический… запятая… сколько социальный характер…
Написав заглавие, директор выпустил струю воздуха и
в минуту написал четырнадцать
строк. Хорошо вышло, гладко… Он
начал вообще о печати и, исписав пол-листа, заговорил о свободе печати… Он потребовал… Протесты, исторические данные, цитаты, изречения, упреки, насмешки так и посыпались из-под его острого пера.
Да не подумает дорогой читатель, что, сопоставляя чисто классическое учебное заведение со своего рода воспитательным для московских «матушкиных сынков» учреждением, мы имеем какую-нибудь заднюю мысль. Ничего кроме чисто топографического указания места, где помещалась первая школа,
в стенах которой
начал свою отдельную от родительского крова жизнь Николай Савин — не заключается
в вышеприведенных
строках.
Он извещал только
в нескольких иероглифических
строках, к которым ключ имел Стабровский, что
начинает свои действия с Горыгорецкого института и умоляет витебских доброжелателей «быть немедленно готовыми».
Виктор Павлович остался один и
начал читать найденную им
в спальне дяди книгу, но вскоре бросил. Он ничего не понимал из читаемого, печатные
строки прыгали перед его глазами, их застилал какой-то туман. Оленин встал и стал нервными шагами ходить по кабинету. Время тянулось бесконечно долго. Наконец, дверь кабинета отворилась и на ее пороге появился весь бледный, растерянный Петрович.
Только что он
начал выводить первую фигурную букву последней красной
строки, как
в его комнату впорхнула Марья Петровна с новым песенником
в руках.
Ведь воистину смешно, что придаешь сему значение; воистину малодушество, что всякое лыко
в строку начинаешь плесть; а меж тем, оно само как-то плетется и становится тебе якобы неким иносказанием.